Добавить в избранное

Международная литературная сеть Общелит: стихи, аудиокниги, проза, литпературоведение

Анонсы
  • Президиум Израильской Независимой Академии развития науки >>>
  • Эфраим Шприц >>>
  • Женя Белорусец, Володя Илюхин >>>
  • В.П.Голубятников >>>
  • Григорий Канович >>>

Новости
Приглашаем на ЮБИЛЕЙНЫЙ вечер >>>
Список статей и авторов >>>
читать все новости

Все записи и отзывы


Поиск по базам Алмазной биржи Израиля
Прозрачные бриллианты
Вес от
до
Цена $ от
до
Фантазийные бриллианты


Случайный выбор
  • Д. Элинов (1)  >>>
  • Константин Бравый  >>>
  • Фрида Шутман  >>>
 
Анонсы:

Анонсы
  • Ташкентский государственный университет >>>
  • Константин Бравый >>>
  • Женя Белорусец, Володя Илюхин >>>
  • В.П.Голубятников >>>
  • Григорий Канович >>>




Случайный выбор
  • Д. Элинов (1)  >>>
  • Константин Бравый  >>>
  • Фрида Шутман  >>>

Геннадий Литюга на вернисаже в Тельавивском университете

 

Геннадий Литюга на вернисаже в Тельавивском университете

 

  Рассуждение

 

День для трудов, вечер для отдыха, ночь для сна и размышлений. Но как изобразить размышление на полотне? То, что не может непосредственно предстать перед взором, требует каких-то искусных приёмов, силы и выразительности. Когда учёные и художники обмениваются мыслями друг о друге, их часто раздражает невозможность уловить, в чём они расходятся; и те и другие опираются в работе на знания; но всего глубже они расходятся как раз в Том, каким образом приобретаются эти знания. Учёные приумножают свои познания планомерным трудом, подчинённым законам логики; художники же делают то же самое, не заботясь о планомерности. Они не стремятся удержать что-то в памяти, но если что-то удерживается как-то колючки, прилипшие к одежде, когда человек гулял в кибуцном поле, они не против. Для них работа это разновидность невроза. Здесь ничего не приобретается специальной работой, даже если человек и поставил перед собой такую цель. Такое знание наращивается скорее всего иными, произвольными путями остротой ума и склонностью к изобразительному искусству. Художник больше художник, чем выше в нём способность изымать нечто из прежнего временного и пространственного ряда и переносить в иной ряд так, что от прежнего ряда, где перенесённое выглядело органичным, остаётся лишь слабая мета.

Если верен парадокс Оскара Уайльда, что искусство отражает не жизнь, а зрителя, то произведение Образы ночного Иерусалима. Зима 2006 Геннадия Литюги, выставленное в Галерее Тельавивского университета по случаю открытия вернисажа работ молодых художников первого года третьего тысячелетия, лучшим образом подтверждает его. Художник изображает не то, что видит, а то, что будут видеть другие. При этом он говорит с другими внятным им языком. Он рассказывает о явлениях не только происходящих на самом деле, но и о тех, как если бы они происходили или могли бы или должны произойти. Геннадию Литюге очень близко утверждение Оскара Уайльда: лондонские туманы не существовали, пока их не открыло искусство.

В нашем случае мы говорим: снег в ночном Иерусалиме, каким мы его увидели, не существовал, пока его не открыл художник. Скрытая красота порождает в нашем сознании удовольствие. Мы не знаем тайной гармонии или пропорции в цвете снега, которая порождает в нашем сознании чувство радости от приятных ощущений, переживаний. Скрытая красота обычно много превосходит очевидную, поскольку, чем сложнее красота, тем более она скрыта. Этим обстоятельством определяется созданная Геннадием Литюгой картина зимы в Иерусалиме с её светом и цветовой гаммой. Белый снег, освещённый огнями ночного Иерусалима, преображает пейзаж.

Каждый тип лучей вызывает в душе определённую мелодию, которая сливается с другими, порождёнными многоцветностью восхитительной красоты переливающегося природой и творением рук человечества пестротой цветов, её прелестными оттенками. И мы вспоминаем из физики, что световой спектр, который мы называем белым, как показал Исаак Ньютон, представляет собой гармоничное смешение, что с каждым входящим в него простым цветом и вместе они создают то или иное сочетание, восхищающее нас.

Пейзажист может работать спокойно природа не настаивает на сходстве. Созданное им поистине не изображает видимое, но делает его видимым. Таков императив, накладывающий отпечаток на внутренний мир личности Геннадия Литюги, работа которого сделана необычно, с изобретательным применением компьютерной графики и фотомонтажа, сработанного по законам живописи.

Художник развёртывает своё изображение-размышление на сто восемьдесят градусов.

Для этого пришлось существенно увеличить протяжённость пространства, сиюминутно охватывающего ярко освещённый перекрёсток с уходящими вглубь улицами. Перед взором зрителей предстаёт экзотическая зимняя ночь в Иерусалиме. Сугробы снега живописно покрывают его тротуары и дороги.

На передний план вынесена фигура молодого человека, идущего на свет по направлению к средоточию сходящихся улиц. В его динамическом облике есть что-то от шахматиста, у которого отняли доску, что ещё рельефнее внешне отражает игру ума. Внимательный взгляд заметит, как меняются по мере его приближения к эпицентру изображаемого общий настрой и тональность, как улыбка глаз на какое-то время опережает ещё сохранившееся на устах выражение уныния, навеянного сменой пейзажей от однообразного в тёплых низинах до освежающе-прохладного в горах.

Речь идёт о событии, характер которого может полностью раскрыть одна ретроспективная вспышка. Стремительно изображённый эпизод раскрывается через восприятие одной и только одной пары глаз. Здесь мы заглядываем в одну из тайн художника в искусство создавать у зрителей ощущение движущегося времени: гнетущая скука, горечь, утомлённость, вдохновение, благоговение, восторг.

Нет, герой не одет в изящный костюм, делающий человека более привлекательным.

Напротив, для него выбран почти ничем не примечательный наряд человека из массы.

Однако, как утверждал Андре Жид, чем темнее одежда мужчины, тем он серьёзнее. Он по-видимому действительно поднялся к прохладному горному Иерусалиму из ещё дышащего летними парами кибуцного поля в низине; на его мятом тёмном костюме из простой ткани и на рюкзаке за его плечами едва заметными серыми прожилками выделяются колючки.

Причудливая игра света ночного города ещё не коснулась шествующего к морю огня героя, скрытого в густой ночной тьме погружённого в сон квартала. Его не сразу увидишь. Правило, однако, гласит: когда на глади полотна художник ночь изображает, хоть луч он всё же оставляет, чтоб эта ночь была видна. И зритель без труда возвращает героя из глухого и затенённого угла в лоно своего внимания.

Теперь его фигура открыта для догадок, гипотез и критического восторга, свидетелями которого мы были. В подобных случаях говорят автобиографический персонаж , подразумевая эмоциональную и интеллектуальную подкладку заметных штрихов. Но ... любое серьёзное произведение искусства неизбежно автобиографично. Оно требует от автора использование опыта его собственной жизни.Художники вообще испытывают подсознательное искушение непосредственного использования собственного характера и его проявлений.

Применив технические нововведения, автор создаёт вторую природу, придавая фантастический вид тому, чего нет, соединяя с истинной картиной вымышленное или подражая истинному в вымышленном. Сквозь призму героя мы обозреваем подёрнутые золотисто-жёлтым туманным светом живописные сугробы снега. Фигура единственного персонажа среди буйства красок, если не считать его содержательного жеста, выражающего неподдельную свежесть восприятия, сориентирована в большей степени не на движение, не на развитие, а на внутреннее соотношение природы и человека, на т. н. статистическое изучение. Здесь достаточно намекнуть вот, в сущности, к чему сводится творчество. Так и ждёшь, что вот-вот капнут эстетические слёзы . А слёзы, как сказал Стендаль, высшая степень улыбки. Получается, что и в статическом изучении присутствует некое действие. Оно в зрительском сомыслии и сопереживании, которое воспылало в душах посетителей выставки. Так художник выкачивает из замысла капля по капле весь его смысл.

Вкус это эстетическая совесть. В творчестве Геннадия Литюги следует отличать сентиментальность от чувствительности. Сентиментальность это эмоциональный промискуитет. Геннадий Литюга не сентиментальный, а тонко чувствующий художник.

Если бы не мимика и жест, если бы не умные, проницательные глаза героя все чувства тлели бы. Нам скажут: жестикуляция-де свойственна декламаторам.

Прохожему декламировать вовсе не обязательно. Но жестикуляция и мимика у Геннадия Литюги играют, помимо прочего, роль пролога, то, что музыканты называют начальными тактами , а писатели первой страницей романа, содержащей весь зародыш произведения. Кто неправильно застегнул первую пуговицу, уже не застегнется как следует. Траектория картины настолько коротка, что вспышка и звук воспринимаются почти одновременно.

Литюгинские прологи это необходимость заручиться доверием и симпатией зрителя.

Здесь сработал галлюцинаторный опыт создателя картины. Сделав своего застенчивого интеллектуала с поэтической душой центром большого урбанистического полотна, художник побуждает зрителей его глазами воспринимать всё в целом и каждую деталь в отдельности, а также озвучивать мимику и жест.

Автор, вероятно, долго ходил кругами возле первоначального эскиза своей картины, а затем применил те законы перспективы, которые можно назвать безукоризненными.

Драгоценное умение отбирать материал проходит сквозь фильтры терпеливого вынашивания замысла. Всё продумано со всей тщательностью и искусностью, которые оборачиваются безыскусственностью. Здесь каждая деталь имеет свой вес и нагрузку.

Пролог, предваряя сюжет с импрессионистским колоритом (работа Геннадия Литюги может восприниматься и как реминисценция картины К. Моне Впечатление.

Восходящее солнце ), создаёт эмоциональный фон, стимулирует интерес зрителей к ценностям первого впечатления, рождает в их головах ассоциативные образы, сообщает всему увиденному яркость и свежесть, а идее, заложенной в картине, разветвлённость и многоликость. Материальное обрамление изображаемого подаётся как бы неосознанно, хотя и твёрдой рукой художника, который умеет ставить точки, завершающие работу так, что тут уж, как говорится, ни прибавить, ни отнять.

Нарисованное может восприниматься одним лишь разумом и может восприниматься чувственно зрением. У Геннадия Литюги мы наблюдаем двуединство фабулы, когда умственное зрение и телесное зрение обнаруживают способность к взаимопереходу. В этом его неповторимое своеобразие. Здесь невозможно отреагировать только логикой. Логика нечто вторичное, появляющееся при взгляде назад, когда вещь уже сделана, событие произошло. Это произведение скорее надо чувствовать, чем видеть перед собой оно как откровение. Оно и должно быть откровением, целой цепочкой откровений. Автор применил метод постоянного обновления: время идёт, а зритель видит жизнь в её противоречивых устремлениях. Картина превращается в цельное создание и тогда в движение приходит вся мощь ассоциативных сил разума.

Работа Геннадия Литюги приковывает к себе внутреннее зрение, не уклоняющийся в сторону мысленный взор, свет которого будет неподвластен никаким другим влияниям, кроме интуиции смотрящего и вспышек его натренированной памяти, легко отыскивающей знакомых незнакомцев .

Передавая творческий дар художника, произведение провоцирует взрыв эмоций и интеллекта. Весь смысл в том, чтобы возродить ощущение, вами действительно пережитое.

Рождённые в голове автора мысли, угаданные персонажем, а через него и зрителем, невидимыми путями просачиваются в его творение. Такова уж природа искусства: художник не может страдать в одиночку.

 

 

 

 
К разделу
Copyright © Григорий Окунь. All rights reserved